Лиси­страта. Аристофан

  Имя «Лиси­страта» значит «Разру­ши­тель­ница войны». Такое имя дал Аристофан героине своей фанта­сти­че­ской пьесы о том, как женщины своими женскими сред­ствами доби­лись того, чего не могли мужчины, — поло­жили конец большой войне. Каким образом? Устроив обще­гре­че­скую женскую заба­стовку. Коме­диям пола­га­лось быть непри­стой­ными, таков уж закон весен­него теат­раль­ного празд­ника; в «Лиси­страте» было где разыг­раться всем поло­женным непри­стой­но­стям. 
 

  Всякая заба­стовка начи­на­ется со сговора. Лиси­страта соби­рает для сговора депу­таток со всей Греции на площадь перед афин­ским акро­полем. Соби­ра­ются они медленно: у кого стирка, у кого стряпня, у кого дети. Лиси­страта сердится: «На большое дело созываю вас, а вам хоть бы что! вот кабы кое-что другое было большое, небось сразу бы слете­лись!» Наконец собра­лись. «Все мы соску­чи­лись о мужьях?» — «Все!» — «Все хотим, чтобы война кончи­лась?» — «Все!» — «На всё готовы пойти для этого?» — «На всё!» — «Так вот что нужно сделать: пока мужчины не зами­рятся — не спать с ними, не даваться им, не касаться их!» — «Ой!!!» — «Ах, так-то вы на всё готовы!» — «В костер прыгнем, пополам пере­ре­жемся, серьги-кольца отдадим — только не это!!!» Начи­на­ются уговоры, пере­коры, убеж­дения. «Не устоять мужчине против женщины: хотел Менелай распра­виться с Еленой — а как увидел, сам в постель к ней бросился!» — «А если схватят и заставят силою?» — «Лежи колодой, и пускай он мучится!» Наконец дого­во­ри­лись, приносят торже­ственную клятву над огромным бурдюком с вином:
              Не дамся я ни мужу, ни любов­нику
              Не вскину белых ног перед насиль­ником
              Не встану, словно львица над воро­тами
              А изменю — отныне пусть мне воду пить!»
  Слова сказаны, начи­на­ются дела. Хор женщин зани­мает афин­ский акро­поль. Хор мужчин — конечно, стариков, молодые ведь на войне, — идет на акро­поль приступом. Старики потря­сают огнен­ными факе­лами, женщины грозятся ведрами с водой. «А я вот этим огоньком спалю твоих подружек!» — «А я вот этою водой залью твой огонечек!» Пере­бранка, схватка, вымокшие старики отбе­гают. «Теперь я вижу: Еврипид — мудрейший из поэтов: ведь это он сказал про баб, что тварей нет бесстыдней!» Два хора препи­ра­ются песнями.
  На сцену, еле пере­двигая ноги, бредет самый старый старик, государ­ственный советник. Начи­на­ется главная часть всякой грече­ской драмы — спор. «Что вы лезете не в свое дело? — говорит советник. — Война — это дело мужское!» (Это — цитата из прощания Гектора с Андро­махой в «Илиаде»). — «Нет, и женское, — отве­чает Лиси­страта, — мы теряем мужей на войне, мы рожаем детей для войны, нам ли не забо­титься о мире и порядке!» — «Вы, бабы, затеяли править госу­дар­ством?» — «Мы, бабы, правим же домаш­ними делами, и неплохо!» — «Да как же вы распу­таете государ­ственные дела?» — «А вот так же, как всякий день распу­ты­ваем пряжу на прялке: повы­чешем него­дяев, повы­гладим хороших людей, пона­вьем добротных нитей со стороны,  И единую крепкую выпрядем нить, и великий клубок намо­таем,   И, основу скре­пивши, соткем из него для народа афинян рубашку».
  Советник и хор, конечно, не выдер­жи­вают такой наглости, опять начи­на­ются пере­бранки, пота­совки, лихие песни с обеих сторон, и опять женщины выходят побе­ди­тель­ни­цами,
  Но торже­ство­вать рано! Женщины тоже люди, тоже скучают по мужчинам, только и смотрят, как бы разбе­жаться с акро­поля, а Лиси­страта ловит их и унимает. «Ой, у меня шерсть на лежанке оста­лась, пова­лять надо!» — «Знаем, какая у тебя шерсть: сиди!» — «Ой, у меня полотно нека­таное, пока­тать надо!» — «Знаем, сиди!» — «Ой, сейчас рожу, сейчас рожу, сейчас рожу!» — «Врешь, вчера ты и бере­менна не была!» Опять уговоры, опять вразум­ления: «А мужчинам, вы думаете, легче? Кто кого пере­сидит, тот того и победит. Да вот смот­рите: уже бежит один мужик, уже не вытерпел! Ну, кто тут его жена? зама­нивай его, разжигай его, пусть чувствует, каково без нас!» Под стеной акро­поля появ­ля­ется брошенный муж, зовут его Кинесий, что значит «Толкач». Всем коми­че­ским актерам пола­га­лись большие кожаные фаллосы, а у этого он сейчас прямо испо­лин­ский. «Сойди ко мне!» — «Ах, нет, нет, нет!» — «Пожалей вот его!» — «Ах, жаль, жаль, жаль!» — «Приляг со мной!» — «Зами­ри­тесь сперва». — «Может, и зами­римся». — «Вот тогда, может, и прилягу». — «Клянусь тебе!» — «Ну, сейчас, только сбегаю за ковриком». — «Давай скорей!» — «Сейчас, только принесу поду­шечку». — «Сил уж нет!» — «Ах, ах, как же без одеяльца». — «Дове­дешь ты меня!» — «Погоди, принесу тебе нате­реться маслице». — «И без маслица можно!» — «Ужас, ужас, маслице не того сорта!» И женщина скры­ва­ется, а мужчина корчится от страсти и поет, как воет, о своих муче­ниях. Хор стариков ему сочув­ствует.
  Делать нечего, нужно зами­ряться. Сходятся послы афин­ские и спар­тан­ские, фаллосы у них такой вели­чины, что все сразу пони­мают друг друга без слов. Начи­на­ются пере­го­воры. К пере­го­ва­ри­ва­ю­щимся сходит Лиси­страта, напо­ми­нает о старинной дружбе и союзе, хвалит за доблести, журит за вздорную свар­ли­вость. Всем хочется поскорее и мира, и жен, и пахоты, и урожая, и детей, и выпивки, и веселья. Не торгуясь, отдают захва­ченное одними в обмен на захва­ченное другими. И, погля­дывая на Лиси­страту, воскли­цают: «какая умная!», не забывая приба­вить: «какая красивая!», «какая стройная!» А на заднем плане женский хор заиг­ры­вает со стари­ков­ским хором: «Вот поми­римся и снова будем жить душа с душой!» А стари­ков­ский хор отве­чает: «Ах, недаром нам о бабах гово­рили старики: «Жить и с ними невоз­можно, и без них никак нельзя!»
  Мир заключен, хоры поют; «Зла не помним, зло забудем!...» Афин­ские и спар­тан­ские мужья расхва­ты­вают своих жен и с песнями и пляс­ками расхо­дятся со сцены.

Нравится

Тридцатая школа